Птица малая - Страница 93

Впервые отец Генерал задумался, каково это: стать развалиной задолго до конца жизненного пути. Винч Джулиани никогда не знал болезни более тяжелой, чем простуда, и повреждения более серьезного, чем сломанный палец. Возможно, подумал он, на месте Сандоса я бы тоже прятал свою боль и огрызался на сочувствующих…

– Послушай, Эмилио – смягчаясь, сказал он, – ты самый несгибаемый сукин сын, какого я когда-либо встречал. Восхищаюсь твоей стойкостью.

Сандос бросил на него яростный взгляд.

– Я говорю без сарказма! – воскликнул Джулиани. – Лично я прославился тем, что требую общий наркоз, если порежусь бумагой.

Смех. Искренний смех. Ободренный этим маленьким триумфом, Джулиани перешел к делу:

– Ты прошел через ад и доказал всем, что ты не из тех, кто скулит. Но, Эмилио, как мы можем помочь тебе, если ты никому не говоришь о своих проблемах?

Когда Сандос снова подал голос, его „слова были едва слышны:

– Я говорил Джону. О своих руках. Джулиани вздохнул:

– Что ж. Вынужден признать, что Кандотти умеет хранить секреты.

Идиот! Разве такие откровения охраняются тайной исповеди… С точки зрения Сандоса – непременно, понял Джулиани.

Он встал и пошел в персональный туалет, примыкавший к его кабинету. Вернувшись со стаканом воды и парой таблеток, опустил их на стол перед Сандосом.

– Я не считаю, будто страдать без нужды – это благородно, – спокойно сказал ему. – Отныне, если руки болят, принимай что-нибудь. – Джулиани проследил, как Эмилио с трудом поднимает таблетки, одну задругой, и запивает их водой. – Если не помогает, ты говоришь мне, ясно? Мы дадим тебе что-нибудь посильней. Я уже послал за Сингхом и надеюсь, ты объяснишь ему в подробностях, какие проблемы с этими скрепами. И если он не сможет их исправить, мы позовем кого-то еще.

Джулиани отнес стакан обратно в туалет, где задержался на несколько минут. Когда он вернулся, Сандос все еще сидел за столом – погруженный в себя, бледный. Решив попытать счастья, отец Генерал сходил к письменному столу за ноутбуком и отстучал на его клавиатуре код, открыв файл, о котором знали лишь он и двое других людей, ныне покойных.

– Эмилио, я еще раз просмотрел расшифровки докладов отца Ярбро. Я читал их в прошлом году, когда мы впервые услышали о тебе от Обаяши, но сейчас, конечно, изучил их гораздо тщательней, – сказал Винченцо Джулиани. – Отец Ярбро описывает первый контакт между тобой, малышкой Аскамой и жителями деревни, в общем-то, почти как и ты. Хотя, должен сказать, его рассказ намного поэтичнее. Он был глубоко тронут тем, что наблюдал. Так же, как и я, пока читал об этом.

Сандос не реагировал, и Джулиани усомнился, что он слушает.

– Эмилио!

Сандос посмотрел на него, и Джулиани продолжил:

– В конце описания первого контакта, в засекреченном файле, отец Ярбро добавил комментарий, предназначенный лишь для действующего Отца Генерала. Он написал о тебе: «Полагаю, он был вдохновлен Святым Духом. Возможно, сегодня я смотрел на лицо святого».

– Прекрати.

– Что ты сказал?

Вскинув взгляд от экрана, Джулиани моргнул. Он не привык, чтобы к нему обращались в подобном тоне – даже наедине даже если это был человек, чьи ночи сделались частью его собственных, чьи сны прерывали его сон.

– Прекрати. Оставь мне хоть что-то. – Сандоса трясло. – Не обгладывай мои кости, Винч.

Наступила долгая пауза, пока Джулиани смотрел в глаза мученика и постигал глубину его отчаяния.

– Эмилио, я сожалею, – сказал он. – Прости меня.

Еще некоторое время Сандос смотрел не него, чуть отвернув лицо и продолжая дрожать.

– Ты не знаешь, что это такое. Тебе не понять. Он извиняется, понял Джулиани. На свой лад.

– Может, ты объяснишь, – мягко предложил отец Генерал.

– Как я могу объяснить то, чего сам не понимаю? – всхлипнул Эмилио.

Вскочив, он отошел на несколько шагов, затем вернулся. Когда Сандос терял контроль над собой, он был страшен. Его лицо превращалось в маску.

– Где я был тогда, и где я ныне… Винч, я не знаю, что делать!

Он вскинул руки и уронил их, сокрушенный горем. Винченцо Джулиани, за свою жизнь слышавший немало исповедей, хранил молчание и ждал.

– Знаешь, что самое плохое? Я любил Господа, – сказал Эмилио голосом, дрожащим перед стеной непостижимости.

Плач прекратился так же внезапно, как начался. Он долго стоял, глядя на то, чего не мог видеть Джулиани, затем подошел к окну, чтобы посмотреть на дождь.

– Теперь все обратилось в золу. Все – зола.

А потом он расхохотался. Так же неожиданно, как разрыдался.

– Полагаю, – сказал отец Генерал, – я мог бы тебе помочь, если бы знал, комедия это для тебя или трагедия.

Эмилио ответил не сразу. Столько стараний, подумал он, чтобы замолчать то, чего нельзя изменить. Столько стараний в угоду гордыне незаконнорожденного латиноамериканца. Иногда он ощущал себя головкой одуванчика, разлетающейся от легкого дуновения ветра. Это унижение было почти невыносимым. Он ожидал, а иногда надеялся, что оно убьет его, что его сердце вправду остановится. Возможно, это часть шутки, угрюмо подумал Эмилио. Отвернувшись от окна, он посмотрел через комнату на Джулиани, спокойно следившего за ним с дальнего конца великолепного старинного стола.

– Если бы я знал это сам, – сказал Эмилио Сандос, приблизившись, насколько мог, к потаенным глубинам своей души и признанию, которое его позорило, – то не нуждался бы в помощи.

В каком-то смысле Винченцо Джулиани рассматривал попытки понять Эмилио – сейчас, на данном этапе их причудливо переплетенных жизней, – как великую и опасную привилегию. Иметь дело с Сандосом было столь же захватывающе, как плыть под парусом в непогоду. Нужно подстраиваться под нескончаемые изменения силы и направления ветра, и всегда подстерегает опасность налететь на рифы и пойти ко дну. Это был вызов, который выпадает лишь раз в жизни.