Птица малая - Страница 109

109

Рештар Дворца Галатна, Хлавин Китери, оказался среди тех, кого давление преобразило. Он не сетовал на превратности судьбы, но придал смысл своей жизни небывалым способом. Лишенный будущего, он стал ценителем эфемерного. Он стал жить моментом, принимая его быстротечность и парадоксальным образом увековечивая это в песне. Его бытие стало формой искусства, проистекавшего от эстетики исчезновения. Он привнес красоту в пресность, вес в пустоту, красноречие в бессодержательность. Жизнь Хлавина Китери сделалась триумфом искусства над судьбой.

Его ранняя поэзия ошеломляла оригинальностью. В культуре, с древних времен овеваемой духами и фимиамом, Хлавин Китери направил свое внимание к самым дрянным запахам. Столкнувшись с уродливым, смердящим, галдящим городом своей ссылки, он сочинял песни, которые выхватывали и восхваляли металлические испарения мраморных карьеров, щелочное зловоние красных болот, дымящую серу, чуждую ферментацию и смрадные фантомы, исходившие от рудников и заводов, бурлящие смеси масляных и солевых соединений, просачивавшиеся с верфей Гайджура. Запах: непостоянный и устойчивый, авангард вкуса, инструмент бдительности, сущность интимности и воспоминаний – запах был душой мира, пел Хлавин Китери. Его лучшим сочинением стала незабываемая поэзия гроз – песни, в которых говорилось об ослаблении, разжижении и упругости запахов, преображенных молнией и дождем, когда плясал ветер. Эти песни были такими пленительными и чарующими, что концерты Китери начали транслировать – первое невоенное применение радио в истории его культуры.

Признание не оказало на него пагубного влияния. Хлавин Китери принял его с невозмутимостью философа и направил свой разум и свое искусство на бесстрашное исследование живой смерти рештара. Он выдержал собственный немигающий, пристальный взгляд. Многие полагали, что стихи, написанные двадцатисемилетним Китери, несравненны.

Лишенный надежды на продолжение рода, опустошенный и выхолощенный, секс для рештара сводился к прозаической функции организма и приносил душе не больше удовлетворения, чем чиханье или опорожнение мочевого пузыря. В юности Хлавин Китери питал иллюзии и, компенсируя полную бессодержательность связей их ошеломляющим количеством, надеялся простым повторением возместить нехватку глубины и смысла. Повзрослев, он стал презирать гарем стерильных куртизанок и полукровок-партнеров, которых поставляли его братья; Хлавин видел, чем это было на самом деле: подачкой, брошенной ему, дабы усыпить зависть к плодовитости его старших.

И потому свою эстетическую восприимчивость он обратил к переживанию оргазма и нашел в себе смелость воспеть сей краткий миг, который для плодовитых поднимает вес прошлого, чтобы нести его в будущее, который держит в своих объятиях все моменты жизни, связывая предков и потомков в цепь бытия, из которой Хлавин был исключен и изгнан. Своей поэзией он вырвал этот момент из потока генетической истории и вынес его за пределы телесной потребности к воспроизводству и родовой надобности в непрерывности, сфокусировав на нем рассудок и душу, обнаружив в оргазме источник пронзительной эротической красоты, о котором не подозревал еще никто в истории его народа.

В культуре, обнесенной стеной традиции и отягощенной стабильностью, Хлавин Китери создал новую утонченность, изысканность, новое понимание избитых впечатлений. Что прежде было тривиально или опошлено, ныне стало театром и песней. Что прежде считалось династическим долгом или бессмысленной похотью, было разложено на компоненты и очищено, поднято до эстетического сладострастия, доселе неведомого на Ракхате. Как это ни парадоксально, даже тех, кто имел право плодиться, Рештар Галатны соблазнил артистической жизнью преходящего и стерильного, но восхитительного великолепия, ибо он изменил мир слушателей его песен. Возникло поколение поэтов, детей его души, а их песни – иногда хоровые, иногда сольные, чаще переклички в подражание древним песнопениям – распространились через космос на невидимых волнах и достигли мира, который они не могли вообразить, и там тоже изменили судьбы людей.

И именно Хлавину Китери, Рештару Дворца Галатны, Супа-ари Ва Гайджур послал в удивительно простом термосе семь маленьких зернышек с необычным ароматом.

Открыв термос, нарушив герметичность, Китери был ошеломлен струей сладких камфарных побочных продуктов ферментации, испускавших нотки базилика и эстрагона, шоколадных ароматизаторов, сахарных карбонильных и пиразиновых соединений, несших в продуктах сухой перегонки, созданных во время обжаривания, указание на ваниль, намеки на мускатный орех, семена сельдерея и тмина. И, поверх всего этого, слабый запах летучих карбонильных соединений и солевое воспоминание о чужом океане: пот с пальцев Эмилио Сандоса.

Поэт, у которого не было слов, чтобы описать органические красоты, о происхождении которых он даже не мог строить предположений, Хлавин Китери знал лишь, что должен знать больше. Его одержимость привела к новым переменам.

25

Неаполь: июль 2060

Находясь в коридоре, Джон Кандотти и Эдвард Бер могли довольно отчетливо слышать большую часть разговора, проис ходившего в кабинете отца Генерала. Подслушивать не было надобности. Имеющий уши да услышит.

– Ничего не опубликовали? Ни одна статья, которую мы послали на Землю, не была представлена на рассмотрение…

– Может, не следовало ему говорить, – прошептал Джон, потирая шишку на своем сломанном носе.

– Он все равно бы узнал, рано или поздно, – успокаивающе сказал брат Эдвард. Гнев, полагал он, полезнее для здоровья, нежели депрессия. – Вы поступили правильно. По-моему, он неплохо справляется.

109